Николай Томан - В созвездии трапеции [сборник]

Алексей Костров густо намыливает щеки, верхнюю губу, подбородок. Плотная, рыхловатая от множества мелких пузырьков пена делает его седобородым.

«Наверное, буду таким в пятьдесят…» — думает он, улыбаясь.

А пока ему всего тридцать. Тоже солидная цифра. Почти полжизни. То, что сегодня не только день рождения Кострова, но и день присуждения ему ученого звания доктора наук, могло бы избавить его от вопроса самому себе: «А как же ты прожил ее, эту почти половину жизни?..» Но он все-таки задает себе этот вопрос и лишь-тяжело вздыхает в ответ…

Строго взглянув на свое отражение и вздохнув еще раз, Алексей берется за бритву. От неловкого движения его руки круглое настольное зеркало смещается слегка. В нем теперь уже не лицо Алексея, а распахнутое окно комнаты. За окном вздымаются к небу ажурные опоры огромной параболической антенны радиотелескопа. Картина эта возвращает Кострова к тревожным мыслям о Фоцисе.

Сколько уже предпринято попыток обнаружить и выделить из радиоизлучения Галактики искусственные сигналы? Самые совершенные параболические рефлекторы не дали пока никаких результатов. А чего добились американцы, раньше всех начавшие «прослушивать» ближайшие звезды? Даже их высокочувствительная приемная аппаратура, построенная по проекту «Озма», ничего не принимает пока.

Что-то даст теперь окончательный анализ излучений Фоциса? Тридцать световых лет шли они до нашей планеты, слабея и искажаясь в космическом пространстве. Удастся ли обнаружить Галине Басовой хоть какие-нибудь элементы модулирующей функции в структуре их спектра?

Галина Басова… Алексей снова вздыхает при одном только воспоминании о ней. Сегодня все сотрудники радиообсерватории придут с поздравлениями. Придет и она…

Чествовали Алексея Кострова в небольшом конференц-зале. За столом президиума — смущенный виновник торжества. Рядом с ним — заместитель директора Астрофизического института, по другую сторону — директор радиообсерватории Михаил Басов.

— Ну к чему эта шумиха?.. — шепчет Басову Костров. — Можно было бы и поскромнее…

— Да ты что?! — шипит на него директор. — Думаешь, это только твое личное торжество? Приехал бы разве Петр Петрович? А мы тут у него уже выклянчили кое-что по такому случаю. Слушай-ка лучше, как он тебя превозносит…

Заместитель директора Астрофизического института, профессор Петр Петрович Зорин, и в самом деле произносит в честь Кострова такую речь, что у Алексея даже щеки горят от смущения.

— Спасибо, Петр Петрович! — говорит он растроганно, когда профессор, кончив свое выступление, протягивает ему руку. — Спасибо за добрые слова. Я, конечно, не такой уж талантливый, каким вы меня изобразили, но, как говорится, постараюсь со временем оправдать ваши надежды…

Настроение у всех приподнятое. Всем хочется говорить, и все говорят приветственные речи. Просит слово даже комендант обсерватории Пархомчук, служивший когда-то начальником пожарной команды и сохранивший с той поры военную выправку. Он одержим страстью к латинским изречениям и к замысловатой астрономической терминологии. Научные сотрудники над ним добродушно подшучивают, но по-своему любят его.

— Алексею Дмитриевичу первому в нашем научном учреждении присуждена степень доктора наук, — торжественно начинает Пархомчук свою речь. — Он у нас, как говорили древние латыняне, «примус интэр парэс», что означает в переводе — «первый между равными». Ибо, как я понимаю, все тут присутствующие имеют равные права стать докторами.

«Присутствующие» многозначительно переглядываются, с трудом сдерживая улыбки. Астрофизик Мартынов шепчет Галине:

— Люблю я слушать Пархомчука. Всегда услышишь от него что-нибудь поучительное и обнадеживающее.

Пархомчук между тем продолжает развивать свою мысль:

— На мой взгляд, научное учреждение без доктора наук — все равно что пожарная команда без брандмайора. Но у нас есть теперь свой доктор. Это неплохо для начала. У остальных все впереди, ибо «волентэм дукунт фата, нолентэм трахунт»,[1], и этому надо только радоваться.

Всех очень смешит это изречение древних стоиков, но Пархомчуку все позволяется, и его вознаграждают дружными аплодисментами.

После речи коменданта просит слово Галина.

— Давайте и в самом деле порадуемся, — весело говорит она, — что в нашей, самой молодой в стране, обсерватории уже есть свой доктор наук, тоже очень еще молодой для такого почтенного научного титула.

Вечером все собираются в маленьком двухкомнатном домике Алексея Кострова. На сей раз — в связи с его тридцатилетием. Снова поздравляют и дарят разные безделушки. Басов звонко целует его в обе щеки и протягивает вырезанную из кости фигурку шимпанзе.

— На, прими этого антропоида и люби его, как младшего брата своего.

— А от меня примите соловушку, — улыбается Галина, протягивая на ладони серенькую птичку.

— Совсем как живая! — восхищается Костров.

— Не «как», а на самом деле, — смеется Галина и начинает тихонько насвистывать.

Птичка смешно вращает бусинками глазок и вопросительно смотрит на Галину. Затем запрокидывает головку и заливается звонкими трелями, очень точно воспроизводя мелодию алябьевского «Соловья».

Все аплодируют.

— Вот что значит кибернетика! — замечает астрофизик Мартынов. — Наша Галина Александровна этой пташкой утрет нос самому Клоду Шэнону с его «самообучающимися зверьками».

— Кибернетические машины становятся слишком уж умными, — вздыхает кто-то из гостей Кострова. — Как бы это не погубило в конце концов род человеческий…

— А вы знаете, что ответил на почти такой же вопрос Норберт Винер в интервью для журнала «Юнайтед стэйтс ньюс энд уорлд рипорт»? — спрашивает Басов. — Великий кибернетик заявил, что будет очень печально, если человек окажется менее изобретательным, чем машина. По его мнению, в этом случае произойдет не убийство человека машиной, а самоубийство человечества. Лучше не скажешь…

— И чей все-таки сегодня день рождения: Винера или Кострова? — вопрошает чей-то бас.

— Хорошо хоть, что вспомнили наконец, с какой целью мы здесь находимся, — смеется Галина. — Позвольте же мне в таком случае вручить Алексею Дмитриевичу моего «Соловушку».